Размер шрифта: A A A Изображения Выключить Включить Цвет сайта Ц Ц Ц Х
Вернуться к обычному виду

Сержант Алексей Салин

«И не думал я, что молодость моя пройдёт в военное время и в окопах под пулями врага, в грязи и холоде… Да, неожиданным стало нападение Германии на СССР. Вероломное нападение. Иначе нельзя такое назвать, - говорит ветеран Великой Отечественной войны Алексей Николаевич Салин, вспоминая то, что случилось с ним и страной шестьдесят лет назад. И никуда от этого не деться, война оставила след своего смертельного поцелуя на лице солдата: мол, не забывай! - Разве думал я, что молодость моя пройдёт в военное время в окопах под пулями врага, в грязи и холоде…»

Вольным, хоть и нелёгким, было житье-бытье деревенского парня Алексея в сравнении с последующей армейской дисциплиной.

Родители Алёши работали в колхозе имени «10 октября».

«Почему так назывался колхоз, я уж и не помню, - говорит Алексей Николаевич, - маму звали Марьей Сергеевной, она 1902 года рождения, а отца - Николай Иванович, 1898 года рождения.

Несмотря на то, что оба родители работали, нельзя было назвать нашу колхозную жизнь медовой. Поэтому, как только появлялось свободное время, отец собирался, брал в дорогу харчи, приготовленные матерью, и уходил, уезжал из деревни на заработки в столицу нашей любимой Родины – Москву. Мой отец был столяром-краснодеревщиком, хорошим столяром, и мог заработать деньги для семьи хорошие деньги. В деревне, в колхозе не заработаешь столько, сколько привозил отец.

А родился я в деревне Большие горки, что километрах в десяти - двенадцати от Покрова, девятого сентября 1925 года и был первым, самым старшим ребёнком в семье. Потом на свет Божий через два года появился брат Николай, а ещё через два года - и Сергей. Им-то воевать не пришлось».

Жарким было в деревне 22 июня 1941 года.

Жарким этот день стал не только из-за палящих солнечных лучей. Этот день опалил войной, обжёг жестоко страданием и горем, не выбирая, миллионы семей Советского Союза. Тревога и смерть, душевные страдания и физическая боль достигли таких размеров, так распространились, что, не удивляя никого, стали обыденностью.

Новая чаша горечи пролилась над Россией, щедро напоив полынным напитком народ. Испить из этой чаши пришлось всем. А ведь многим казалось, что только-только начинается мирная, счастливая, спокойная жизнь.

«Как объявили войну, все и заговорили: война, война, война… - вспоминает Алексей Николаевич. - Наша деревня по суете стала похожа на муравейник, а по гулу - на рассерженный пчелиный рой, но длилось это совсем недолго. Скоро, очень скоро почти всех мужчин забрали на фронт. В июне-июле деревня опустела, словно омертвела. Остались только малые в деревне, да старые, да бабы с девками. И всех лошадей тоже забрали в армию, вот тогда мы стали приучать к лошадиному труду коров. Тракторов не было у нас, а в деревне лошадка была главной работницей, на ней держался весь крестьянский труд. Так получилось, что вся работа легла на деревенских коров. И не скажу, что этому были мы рады, совсем наоборот. Крова всё-таки и есть корова. И ещё беда была.

Вот я дою корову вечером, а молока нет. Корова после лошадиного рабочего дня не может дать молока: не на лугу, где травки много свежей, паслась, а работала в поле».

Такое положение дел было во многих деревнях и сёлах, колхозах по всей стране. Лошадей забирали в кавалерийские части и в армию в качестве тягловой силы. Не хватало тягачей, автомобилей. Даже широко известные, прошедшие советскую цензуру военного времени кадры кинохроник запечатлели, как солдаты сквозь грязь, через болота, где на руках, где с помощью лошадей, выбивающихся из сил, тащили пушки. А в Заполярье вместо лошадей использовали оленей. Но даже сильные лошади и олени не всегда могли вытянуть пушку туда, куда на руках выносили орудие солдаты.

С началом войны недостаток продуктов питания стал ощутим по всей стране. Правительство ввело продуктовые карточки, по которым выдавали, продавали в магазинах определённую норму продуктов. Остро чувствовался голод в городах, но и в деревне совсем не сытой в то время была жизнь.

«А в деревне с голодухи стали мы выбирать из земли невыкопанную перемёрзлую картошку, её и ели, – говорит Алексей Николаевич. - Из города стали приходить в деревню менялы: предлагали вещи в обмен на картошку. А мы сами в деревне ели мороженую картошку, а ведь когда человек сытый – он и смотреть на неё не будет. Блины пекли из мороженой картошки. За лакомство считали. Все ягоды, всю зелень в округе люди съели. И конским щавелем не гнушались».

Прошло два года войны. Как злые вестники, приходили похоронки в деревенские дома, в семьи. Сама фигура почтальона стала восприниматься недобрым предзнаменованием.

Иногда похоронки оказывались ошибочными и солдат, считавшийся погибшим, присылал письмо, в котором писал родным, что жив. Радость тут приходила на смену безутешному горю. И соседи, имевшие извещения о смерти родных, видя такое, начинали надеяться: «А вдруг муж, сын, отец, брат жив?!». Робкая, слабая надежда неуверенно поселялась в сердцах.

Тем больнее, острее бывало горе, когда человек, присылавший после похоронки на себя письмо о своём здравии, погибал. И писем от него уже не приходило. Новая похоронка становилась тяжёлой могильной плитой…

Только-только встретили в деревне Большие горки Новый 1943 год - и 5 января 17-летнего Алексея призвали в военкомат, а оттуда направили на учёбу во Владимирское пехотное училище лейтенантов. Там учили ребят на младших лейтенантов (срок обучения – год).

«В училище нас кормили хорошо, - вспоминает Алексей Николаевич, - а из верхней одежды у курсантов были только шинели. Пришлось нам в них помёрзнуть.

Со мной был такой случай, до сих пор вспоминаю. Во время учёбы в училище нас как-то направили в гарнизонный наряд. Наша задача – оцепить колхозный рынок и проверять у всех выходящих с рынка мужчин документы. Мы искали дезертиров. А у меня как раз при себе были деньжонки, ну я и купил на рынке буханку чёрного хлеба да тут же всю её целиком, до крошки, и съел. Так мне тогда есть захотелось. Командиры нас сильно гоняли, все соки выжимали из нас. Но я считаю, что они делали правильно, и нисколько на это не обижаюсь. Потому что всё, чему нас научили, крепко потом пригодилось нам в боях.

Я проучился в училище шесть месяцев, и был отправлен вместе с другими на товарном поезде на фронт в звании сержанта.

Нам была дана «зелёная улица», нас нигде не задерживали, и мы попали прямо на Курскую дугу. Из Владимира мы выехали 31 мая 1943 года. Дня два мы ехали без остановок. Потом нас выгрузили, и мы пошли пешком. Вскоре услышали разрывы снарядов, грохот военного сражения.

Мы шли пешком недолго (ночь), а утром, так и не дождавшись завтрака, вступили в бой у села Сторожевое. Там танков была – тьма!

Танки горели и наши, и немецкие. Когда прошёл день, мы ужаснулись, оценив на глазок огромные потери с двух сторон. Началась такая кутерьма: днём нас бросают в бой на один участок, вечером пополняют новыми бойцами, и следующим утром мы воюем уже в другом месте.

Я служил в пехоте и вскоре стал помощником командира взвода (потери-то большие были!). У меня был автомат ППШ, с круглым диском. А у солдат - винтовки со штыками. Частенько приходилось нам в рукопашную ходить.

Бывало, что, когда приходилось драться в рукопашной, я чувствовал себя совершенно без сил, в такие мгновения волосы на голове шевелились. Но приказ отдан, и его надо выполнять.

Ничего не соображаешь, ни о чём не думаешь, идёшь вперёд. Трудно сделать первый шаг, первый из окопа рывок на врага. А потом уже и мыслей нет никаких…

Даже сейчас бывает, что ночью приснится рукопашная, так проснёшься, и уже не в силах заснуть до самого утра… И за танками вслед мы продвигались, зачищали территорию от немцев.

Нам приходилось участвовать в прорыве так называемых «мешков». Во время наступления рота или взвод быстро продвигается вперёд, прорывает оборону противника и оказывается в окружении врагов – это называется «мешок».

Вот и получается – ты углубился в оборону противника, а с другой стороны части твоей армии бьют врага. «Мешки» обычно делали ночью, в кромешной темноте. Ночь, а всё видно лучше, чем днём. Ночь светлее дня. Это так получалось потому, что ракеты летят, прожектора небо освещают, трассирующие пули смертельным светом ночную тьму прошивают. Никакая маскировка не помогала.

Я пробыл на фронте до июля 1943 года. В июле меня ранило в голову, выбило глаз. Случилось это так. Мы прорывали «мешок». Пробежим - окопаемся, пробежим - окопаемся. Окопались в очередной раз - и тут в двух шагах от меня мина миномётная разорвалась, совсем рядом! Той миной многих ребят рядом со мной побило. А мне глаз выбило, голову поранило.

Солдаты мои вперёд пошли. Санинструктор меня перевязал и с остальными вперёд пошёл. А кровь сквозь бинты и тряпку набухает, сочится, коркой на лице застывать не успевает. Я же ничего не вижу, голова кругом идёт, в голове цветная карусель и звон стоит металлический в ушах, тошнит. Повалился, лежу в кустах. Мимо шли в медсанбат легко раненные. Подошел ко мне кто-то, слышу:

- Этот вроде живой, – говорит один другому. Понимаю, что это про меня.

- Сейчас проверим, - слышу второй голос в ответ и чувствую, как меня коснулась нога в сапоге и легонько так пихнула, толкнула. Я зашевелился.

- Ты чё? Живой? – спрашивают меня.

- Живой, - хриплю я в ответ.

- Ну, пошли с нами.

- Я бы рад, ноги у меня крепкие, только не вижу я ничего.

- Мы поможем, - бойцы подхватили меня за руки, помогли подняться. Так мы втроём и дошли до медсанбата.

Медсанбат наш тогда состоял из медицинских палаток и находился в 1,5 километрах от нас. Меня разместили в палатке. А наутро нас повезли в полевой госпиталь, размещённый в здании школы. Мне сделали операцию. Долечивался я в Старом Осколе Курской области.

Когда я был на фронте, то письма домой писал. К письмам нас приучали ещё в пехотном училище. Начальство заставляло часто письма домой писать. Когда я лечился в госпитале и был очень плох после операции, то попросил медсестру от моего имени написать письмо моим родным, а когда поправился, сам уже написал. Но шли письма долго. Месяц, а то и больше.

Моё лечение заняло два месяца и двадцать дней».

Алексей Николаевич получил вторую группу инвалидности.

Но служба солдата продолжилась: один глаз-то цел.

Алексей Николаевич прошёл Польшу, Чехословакию, дошёл до Берлина.

«Мы продвигались вперёд, наступали со скорость 50-60 километров в день», - говорит Алексей Николаевич.

Был он и в Потсдаме, пригороде Берлина, ставшем знаменитым благодаря Потсдамской конференции (проходившей с 17 июля по 2 августа 1945 года) лидеров мировых держав, решавших судьбу и послевоенное устройство мира.

«А 9 мая 1945 года командование объявило о Победе, - говорит Алексей Николаевич. - Перед демобилизацией я сфотографировался и послал фотографию в письме домой. А приехал домой раньше, чем пришло письмо. Вот так!

После возвращения с фронта я сначала работал заведующим сельским клубом, а потом перебрался в Покров. Здесь, в Покрове, я и познакомился со своей женой на танцплощадке у Свято-Троицкого собора. Поженились мы в 1951 году, а в 1952 году у нас родилась дочь, которую мы назвали Надеждой. Я работал в РАЙФО (районный финансовый отдел), ведь тогда город Покров был районным центром. Жена работала в сберкассе, а я - налоговым инспектором. Потом работал статистиком в ЦСУ, грузчиком на пищекомбинате, - тут Алексей Николаевич рассмеялся. - Грузчик тогда получал хорошую зарплату – 800 рублей, а на прежних работах я больше 400 рублей и не имел. А у меня ведь уже была жена. На пенсию я вышел в 55 лет, а последним местом моей работы было Управление механизации.

Сейчас я радуюсь, что мой внук Саша учится в университете на юриста, а внучка Наташа пока ещё школьница. Вот так незаметно, год за годом, и дожил я до нового тысячелетия».

Родина отметила боевые и трудовые подвиги Алексея Николаевича. Вот его награды: Орден Отечественной Войны 2 степени, медали: «За боевые заслуги», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги», «За Победу над Германией», 10 юбилейных, Медаль Жукова, «Ветеран труда».

Роман Игнатов